И неба будет мало - Страница 20

— Там нет ничего интересного.

— Уверена, что есть. Иначе ты не стал бы его вытаскивать. Будь последовательным, Джерри. Раз уж ты позволил мне открыть чемодан, то дай посмотреть и фотографии.

— Вот именно — чемодан, — лукаво улыбнулся Джерри, пряча альбом за спиной. — О фотографиях речи не было.

— Отдай, — обиженным, совсем как у ребенка, голосом попросила Ивон.

— Ты что, собралась плакать? — засмеялся Джерри.

Ивон решительно поднялась и сделала несколько шагов по направлению к Джерри, а Джерри, почуяв опасность, сделал несколько шагов назад.

— Джерри?!

— Ивон?!

— Только одним глазочком…

— А вдруг ты увидишь там вырезки из газет?

— Ну и что? Я же хочу знать, кто ты такой, — улыбнулась Ивон и в следующую секунду уже пыталась вырвать альбом из рук хохочущего Джерри.

Он поднял руку, и Ивон пришлось подпрыгнуть, но ей все равно не удалось схватить альбом — Джерри был на две головы выше нее.

Устав от тщетных попыток, Ивон обиженно надулась, отвернулась и пошла к двери. Джерри опустил руку и посмотрел на серенький альбом — глупую книжку с фотографиями, из-за которой он поднял такую бучу.

— Ивон! — позвал он ее.

Она обернулась, и Джерри прочитал в ее глазах откровенное желание остаться.

— Извини, шутка была и впрямь дурацкой. Иногда я не могу себя заставить вовремя остановиться. Возьми, если ты, конечно, все еще хочешь его посмотреть.

Джерри протянул Ивон альбом, почти уверенный в том, что она уже не хочет смотреть фотографии. Но он ошибся. Ивон осторожно подошла к нему — словно все еще боялась, что он опять выкинет какой-нибудь номер, — и взяла у него альбом.

Устроившись на каком-то старом ящике, Ивон принялась рассматривать фотографии. Она не просила Джерри комментировать снимки, и за это Джерри был ей бесконечно благодарен. Узнает ли его Ивон в этом забитом толстяке с большими грустными глазами? Глупый вопрос — конечно, узнает. Ивон чувствует его, как ни одна другая женщина не чувствовала его раньше.

Джерри не хотел смотреть, но все же заглянул ей через плечо и снова увидел Щекастого — это «гордое» прозвище приклеилось к нему еще в младших классах.

Щекастый был толстым, неуклюжим, неуверенным в себе ребенком, который к тому же рос без отца. Друзей у Щекастого было мало, но и те немногие ребята, что водили с ним знакомство, относились к нему скорее снисходительно, нежели серьезно.

Отсутствие друзей Щекастый компенсировал не самым скверным занятием — чтением. Богатая библиотека Дианы Уэллинг — его мать не прочла и трети купленных ею книг — помогла мальчику раздвинуть узкие стены дома, оклеенные текстильными обоями скучного серо-голубого цвета, и вырваться в яркий, красочный мир, полный любви, жизни, приключений. Иногда, путешествуя по воображаемым мирам, Щекастый настолько забывал о том, кто он такой, что, возвращаясь в реальность, испытывал разочарование, граничащее с депрессией.

На одной из книжных полок Щекастый нашел томик Шекспира и, вдохновленный творениями великого поэта, начал писать стихи. Как и всякий поэт, Щекастый испытывал жгучее желание, чтобы его стихи хотя бы кто-нибудь прочитал и понял. Диана Уэллинг, кичившаяся своей интеллигентностью, была слишком холодна для того, чтобы чувствовать поэзию. А немногочисленные приятели Щекастого называли стихи скучищей и жутко возмущались, когда Артур Ромминг, учитель литературы, задавал учить стихотворения наизусть. Бабушка Нинель была прекрасным человеком, но, к несчастью, ничего не понимала в стихах. Щекастый долго думал и наконец решился показать свои стихи учителю.

Как это часто бывает с взволнованными и неуверенными в себе людьми, Щекастый забыл тетрадь со своими опусами в парте, а когда хватился ее, было уже поздно. Одноклассники читали его Стихи вслух и смеялись так, что в кабинете дрожали стекла. Глядя на своих сверстников, глумящихся над его стихами, над его душой, Щекастый испытывал целую гамму чувств: стыд, отвращение, гнев и мучительную жалость к самому себе.

Он не мог ничего сделать и только молча стоял, уставившись в одну точку.

Его мучения прервал учитель литературы: заглянув в кабинет и догадавшись, что происходит, он отобрал тетрадь у хохочущих подростков и унес ее с собой. Следующий урок литературы Артур Ромминг начал с разговора о поэтах.

Он говорил о великих поэтах и их трудном жизненном пути. Он говорил о чувствительности, которой наделены эти несчастные и одновременно счастливые люди. Он говорил о той безграничной смелости, с которой эти люди доверяют свою душу, свои мысли обществу, не всегда, увы, способному их оценить. И под конец своей речи он сказал о стихах Щекастого, которые понравились ему и заинтересовали кое-кого, кто смог бы помочь мальчику развить свой талант.

Так Щекастому удалось напечататься в газете — что, впрочем, не прибавило ему популярности в школе, напротив, смеяться над ним стали еще сильнее и злее, — а потом и выиграть в конкурсе начинающих поэтов. Артур Ромминг отнёсся к Щекастому как к взрослому и даже познакомил его с некоторыми поэтами и писателями, что не только подняло мальчику самооценку, но и помогло окончательно убедиться в том, что мир простирается далеко за пределами серых стен школы и дома.

В старших классах Щекастый, которому все-таки удалось завоевать право на имя Джерри Уэллинга, окончательно определился с выбором будущего рода занятий. Он решил стать писателем и, несмотря на горячие протесты матери, называвшей сына графоманом, поступил на литературный факультет в городе неподалеку от Дримтауна, куда и уехал, лишь изредка наведываясь домой.